Античные авторы передают рассказ о том, что афинянин Феми-стокл (527—460 гг. до н. э.), впоследствии прославленный полководец, участвовал в сражении при Марафоне (490 г. до н. э.), в котором Мильтиад одержал блестящую победу над войсками персидского царя Дария. После этой битвы в Фемистокле пробудилось честолюбие, и он часто повторял: «Лавры Мильтиада не дают мне спать» (Плутарх, Сравнительные жизнеописания. Фемистокл, 3; Цицерон, Тускуланские беседы, 4, 19 и др.). Выражение это часто приводится, иногда иронически, с соответствующей случаю заменой имен.

     Цитата из эпиграммы А. С. Пушкина на Надеждина «Надеясь на мое презренье...» (при жизни Пушкина не была напечатана; в собрания его сочинений входит начиная с издания под ред. Морозова 1887 г.).

     Спартанцы, населявшие юго-восточную часть Пелопоннеса, называвшуюся Лаконией, отличались, по свидетельству древних авторов, речью, характерными чертами которой была простота и краткость. Такая форма выражения стала называться «лаконизмом». Самым ранним памятником, в котором обнаружен оборот «лаконическая краткость», является диалог Платона «Протагор». Выражение это, вложенное Платоном в уста Сократа, возможно, было уже ходячим в ту эпоху.

     Выражение это употребляется в значении: последнее проявление таланта. Основанное на поверье, будто лебеди поют перед смертью, оно возникло еще в древности. Свидетельство об этом находится II одной из басен Эзопа (VI в. до н. э.): «Говорят, что лебеди поют перед смертью». В трагедии Эсхила (ок. 525—456 гг. до н. э.) «Агамемнон» Клитемнестра, сравнивая предсмертные вдохновенные слова Кассандры с жалобным криком умирающего лебедя-кликуна, говорит: «Та, которая, подобно лебедю, пропела свою последнюю жалобную, смертную песню». Цицерон в сочинении «Об ораторе» (3, 2, 6—8) применяет это же сравнение к Лицинию Крассу, который умер после произнесения им речи: «Это было подобно лебединой песне». 1>рем в «Жизни животных», рассказывая о лебеде-кликуне, приводит свидетельства натуралистов: «Голос его напоминает приятный звон серебряного колокола... Все, что говорится о песне умирающего лебедя, новее не выдумки, так как последние вздохи смертельно раненного лебедя вырываются у него в виде песни». «Его вздох после полученной раны изливается в виде певучей мелодии». «По всем этим данным,— резюмирует Брем,— сказание о лебединой песне оказывается очень правдоподобным. Оно, очевидно, основано на действительности, но поэзия и сказки облекли ее в иную форму. Настоящим певцом умирающего лебедя назвать нельзя, но его последний вздох столь же мелодичен, как и всякий другой, издаваемый им» (А. Э? Б р е м, Жизнь животных, т. VI, СПб. 1894, с. 650—651).

     Цитата из басни И. А. Крылова «Лебедь, Щука и Рак» (1816):
                       Когда в товарищах согласья нет,                                                             На лад их дело не пойдет,                                                            И выйдет из него не дело, только мука.
                            Однажды Лебедь, Рак да Щука
                        Везти с поклажей воз взялись,                                                               И вместе трое все в него впряглись;                                               Из кожи лезут вон, а возу все нет ходу!                                                                      Поклажа бы для них казалась и легка:
                                                        Да Лебедь рвется в облака,                                                                                Рак пятится назад, а Щука тянет в воду...
     Цитата, а также и заглавие этой басни применяются для характеристики разброда, отсутствия согласованности в каком-нибудь деле.

    Строка из стихотворения «Улица» вологодского поэта-сатирика XIX в. В. Сиротина (даты жизни неизвестны):
                 Раз из трактира иду я к себе,                                                            Улица пьяною кажется мне.                                                              Левая, правая где сторона?                                                                Улица, улица, ты, брат, пьяна.
     В. С. Железняк в «Повести о Василии Сиротине» пишет: «...в Москве «Улицу» издал нотный книготорговец Грессер и оранжировал для голоса с фортепьяно композитор А. Дебюк. Только почему-то наименовал ее «Цыганской песней», и исполняли ее в цыганском хоре у «Яра». В журнальчике «Арлекин» (1859) эта песня была в искаженном виде напечатана как «перевод с немецкого», а в сборнике изд. Сойкина (1904) как «Песня пьяного студента». Автор не указан» («Отзвеневшие шаги», Сев.-зап. кн. изд-во, 1968, с. 55 и далее).

     В библейской мифологии Левиафан — огромное животное, обладающее чудовищной силой, которому «нет на земле подобного» (Книга Иова, гл. 40 и 41). Переносно название этого библейского зверя применяется как образное определение чего-либо огромного, поражающего величиной.

     Название рассказа Н. С. Лескова (1831 —1895), впервые опубликованного в журнале «Русь» (1881) под заглавием «Сказ о тульском косом Левше и о стальной блохе (Цеховая легенда)», где в сноске к заглавию Лесков писал: «...сказ о стальной блохе есть специально оружейная легенда, и она выражает собою гордость русских мастеров ружейного дела. В ней изображается борьба наших мастеров с английскими мастерами, из которой наши вышли победоносно и англичан совершенно посрамили и унизили (...) Я записал эту легенду в Сестрорецке по тамошнему сказу от старого оружейника, тульского выходца...»
      Имя Левши, сумевшего подковать стальную блоху, стало именем нарицательным для характеристики человека, достигшего наивысшего мастерства.

     Слова расхваставшегося Хлестакова в комедии Н. В. Гоголя «Ревизор» (1836), д. 3, явл. 6: «Моих, впрочем, много есть сочинений: Женитьба Фигаро, Роберт Дьявол, Норма. Уж и названий даже не помню. И всё случаем: я не хотел писать, но театральная дирекция говорит: «Пожалуйста, братец, напиши что-нибудь». Думаю себе: пожалуй, изволь, братец! И тут же в один вечер, кажется, все написал, всех изумил. У меня легкость необыкновенная в мыслях».

     Выражение из Евангелия (Матф., 19, 24; Лука, 18, 25). Некоторые комментаторы Евангелия понимают под словом «верблюд» толстый корабельный канат; другие же, буквально понимая слово «верблюд», под игольными ушами разумеют одни из ворот в стене Иерусалима, очень узкие и низкие. Вероятнее всего, выражение это — древняя еврейская пословица, показывающая невозможность достичь чего-либо (Г. Дьяченко, Полный церковнославянский словарь, М. 1900, с. 209).

     Цитата из стихотворения М. Ю. Лермонтова «Эпитафия» (1859) («Прости! увидимся ль мы снова?..»):
                  Безумцы! не могли понять,
                  Что легче плакать, чем страдать
                  Без всяких признаков страданья.

     Герой детективного романа французского писателя Эмиля Габорио (1835—1873) «Господин Лекок» (1869, русский перевод — 1870) — агент сыскной полиции. Имя его стало нарицательным для ловкого сыщика.

     Выражение употребляется в значении: жертва количественно малая, но большая по своей внутренней ценности. Возникло из евангельского рассказа о пожертвованиях в сокровищницу иерусалимского храма; щедрые взносы богачей, жертвовавших от избытка, противопоставлены здесь скромному приношению бедной вдовы, пожертвовавшей все, что она имела,— две лепты (Марк, 12, 41—44; Лука, 21, 1—4). Лепта — мелкая медная монета у древних евреев и в Греции.

      В греческой мифологии Лета — река забвения в Аиде, подземном царстве; души умерших по прибытии в подземное царство пили из нее воду и забывали всю свою прошлую жизнь (Г е с и о д, Теогония; Вергилий, Энеида, 6). Название реки стало символом забвения; возникшее отсюда выражение «кануть в Лету» употребляется в значении: навсегда исчезнуть, быть забытым.

     Нидерландская легенда сохранила рассказ о моряке, поклявшемся в сильную бурю обогнуть мыс, преграждавший ему путь, хотя бы ему на это потребовалась вечность. За свою гордыню он был обречен вечно носиться на корабле по бушующему морю, никогда не приставая к берегу. Легенда эта, очевидно, возникла в век великих открытий. Возможно, что исторической основой ее была экспедиция Васко да Гамы (1469—1524), обогнувшего в 1497 г. мыс Доброй Надежды. В XVII в. эту легенду приурочивали к нескольким голландским капитанам, что и отразилось в ее названии. Имевшая большое устное распространение, легенда впервые была записана только в 1830 г. и сразу породила большую художественную литературу (Г.Гейне, 1834; Ф. Марриэт, 1839; А. Э. Брахфогель, 1871 и др.). Музыкальная обработка сюжета принадлежит Р. Вагнеру (1843) (R. E n g e r t, Die Sage vom Fliegenden Hollander, 1927). Выражение «летучий голландец» относят к непоседливым людям — «летунам»,— а также к постоянным скитальцам.

     Таким выражением М. Е. Салтыков-Щедрин характеризовал рабскую психологию так называемого «культурного человека», легко переходившего от грубой расправы, в особенности с людьми ниже его стоявшими, к «целованию плечика». В «Призраках времени», в главе «Русские «гулящие люди» за границей» (1863), он писал: «Я не бывал за границей, но легко могу вообразить себе положение россиянина, выползшего из своей скорлупы, чтобы себя показать и людей посмотреть... В России он ехал на перекладных и колотил по зубам ямщиков; за границей он пересел в вагон и не знает, как и перед кем излить свою благодарную душу. Он заигрывает с кондуктором и стремится поцеловать его в плечико (потому что ведь, известно, у нас нет средины, либо в рыло, либо ручку пожалуйте!)».

    Выражение из фельетона И. Ильфа и Е. Петрова «На зеленой скамейке» (1932):
«— Товарищи, есть вещь, которая меня злит. Это литературная обойма.
— Что, что?
— Ну, знаете, как револьверная обойма. Входит семь патронов — и больше ни одного не впихнете. Так и в критических обзорах. Есть несколько фамилий, всегда они стоят в скобках и всегда вместе. Ленинградская обойма — это Тихонов, Слонимский, Федин, Либединский. Московская — Леонов, Шагинян, Панферов, Фадеев».
     Отсюда выражение «литературная обойма» стало широко употребляться в значении ограниченного постоянного списка и вскоре вышло из профессионального языка литераторов и стало общим достоянием нашей журналистики. (См.: Л. И. С к в о р ц о в а, Обойма, «Вопросы культуры речи», IV., М. АН СССР, 1963, с. 157—161.)

    Выражение «литературный генерал» стало крылатым, по-видимому, по роману Ф. М. Достоевского «Униженные и оскорбленные» (1861), где в ч. 2, гл. 5 читаем: «— А! Да это ты, Маслобоев! — вскричал я, вдруг узнав в нем прежнего школьного товарища...— ну встреча! — Да, встреча! лет шесть не встречались. То есть и встречались, да ваше превосходительство не удостаивали взглядом-с. Ведь вы генералы-с, литературные то есть-с!..— Говоря это, он насмешливо улыбался.—Ну, брат Маслобоев, это ты врешь,—прервал я его.— Во-первых, генералы, хоть бы и литературные, и с виду не такие бывают». Выражения «литературный генерал» и «генерал от литературы» Достоевский употребил также в журнальной заметке «Молодое перо» («Время», 1863, кн. II). Интересно отметить, что А. И. Герцен говорит о «статс-секретарях литературы» («Былое и думы», ч. 4, гл. 25): «...какая смелость в нападках на литературную аристократию, на писателей первых трех классов, на статс-секретарей литературы, готовых всегда взять противника не мытьем — так катаньем, не антикритикой — так'доносом! Белинский стегал их беспощадно, терзая мелкое самолюбие чопорных, ограниченных творцов эклог, любителей образования, благотворительности и нежности; он отдавал на посмеяние их дорогие, задушевные мысли, их поэтические мечтания, цветущие под сединами, их наивность, прикрытую аннинской лентой». Любопытно, что М. Е. Салтыков-Щедрин употребляет выражение «литературный солдат» («Похороны»).

  P.S. М.А. Булгаков использует это же выражение в романе  «Мастер и Маргарита» при склоке писателей МАССОЛИТа: « - Ну вот видите, - продолжала Штурман, - что же делать? Естественно, что дачи получили наиболее талантливые из нас...             - Генералы! - напрямик врезался в склоку Глухарёв-сценарист.»                                                                                                         А.Петрович.                 

     Слова из стихотворения Е. А. Баратынского (1800—1844) «Муза»  (1830):
                 Не ослеплен я Музою моею,                                                Красавицей ее не назовут,                                                  И юноши, узрев ее, за нею                                                  Влюбленною толпой не побегут.                                          Приманивать изысканным убором,                                       Игрою глаз, блестящим разговором
                  Ни склонности у ней, ни дара нет.                                                               Но поражен бывает мельком свет                                                                 Ее лица необщим выраженьем...
  Выражение это применяется как образное определение самобытности творчества писателя, своеобразия созданных им героев.