Категории раздела

Буква "А" [434]
Буква "Б" [183]
Буква "В" [161]
Буква "Г" [168]
Буква "Д" [190]
Буква "Е" [32]
Буква "Ж" [17]
Буква "З" [48]
Буква "И" [177]
Буква "К" [289]
Буква "Л" [142]
Буква "М" [281]
Буква "Н" [148]
Буква "O" [82]
Буква "П" [213]
Буква "Р" [6]
Буква "С" [20]
Буква "Т" [13]
Буква "У" [7]
Буква "Ф" [5]
Буква "Х" [7]
Буква "Ц" [3]
Буква "Ч" [3]
Буква "Ш-Щ" [2]
Буква "Э" [12]
Буква "Ю" [3]
Буква "Я" [4]

Вход на сайт

Логин:
Пароль:

Поиск

Наш опрос

Оцените мой сайт
Всего ответов: 5

Друзья сайта

Статистика


Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0
Суббота, 2024-04-20, 0:16 AM
Приветствую Вас Гость
Главная | Регистрация | Вход | RSS

Сельский историк

Букварь мифов


ИИСУС ХРИСТОС (продолжение)
2011-02-06, 10:18 PM
     С 20-х гг. происходит подъём т. н. формального критицизма, то есть литературоведческого анализа жанровых форм, на которые возможно разложить новозаветные тексты (М. Дибелиус, Р. Бультман). Соединение этого метода с философскими предпосылками экзистенциализма дало концепцию Бультмана, основанную на резком отделении «исторического Иисуса» (о котором, по Бультману, мы почти ничего не знаем), от Христа, с которым имеет дело вера; для последней имеет значение только ситуация экзистенциального выбора, в которую ставит человека христианская «керигма» (греч. «возвещение»), облечённая в Новом завете в мифологический язык, но в настоящее время долженствующая быть воспринимаемой отдельно от этого языка (проблема «демифологизации»). Историческая школа представлена преимущественно протестантскими теологами, которые, отбросив все фантастические рассказы о «чудесах» (или дав им рационалистическое объяснение), постарались сохранить всё же то, что им не противоречит, «спасти то, что ещё можно спасти» (Ф. Энгельс — применительно к библеистам тюбингенской школы); тем не менее библеисты этого направления внесли большой вклад в критическое исследование Евангелий и других текстов. К историческому направлению принадлежат некоторые исследователи иудаистического (напр., И. Клаузнер, давший образ И. X. с позиций еврейского национализма) и католического (Г. Папини, Ф. Мориак и др.) толка, последние получили большую свободу в критике и интерпретации текстов только после решений 2-го Ватиканского собора (1962 — 65), разрешившего под воздействием успехов научной библеистики толковать те или иные места священного писания как иносказательные.
    Марксистское изучение раннего христианства  и  связанного  с ним круга   вопросов  начато  Ф,  Энгельсом, который   перенёс существо вопроса  с личности   предполагаемого  основателя этой религии — И. X. на общие исторические  условия,   вызвавшие   появление    новой    универсальной  религии. После   Энгельса   ту   же   проблему исследовали советские учёные-религиоведы   (А. Б.  Ранович,  С.  И.   Ковалёв, Я. А. Ленцман, И. Д. Амусин, М. М. Кубланов, И. А. Крывелёв, И. С. Свенцицкая и др.), марксисты Ш.  Эншлен (Франция),    А.    Робертсон    (Англия), А.  Донини   (Италия),   3.   Косидовский (Польша).     Из     исследователей-марксистов    одни    придерживаются    точки зрения, что И. X.  — чисто мифологический образ (эта точка зрения в 20—50-х   гг. полностью   преобладала, в  последующем   некоторые  исследователи   внесли  некоторые  коррективы   в первоначальные взгляды, формулируя выводы    менее    категорично), другие признают историческое существование галилейского проповедника Иисуса  (не отрицая,  разумеется,  что  новозаветный   образ   И.   X. — результат мифотворчества).  При этом подчёркивается, что для марксистского исследования проблем возникновения христианства  вопрос  об  историчности  или мифичности  И.  X.  решающего   значения не имеет.      С. А. Токарев.
    В искусстве и  литературе образ   И. X.  представлен  исключительно широко.  Умонастроение  раннего   христианства  в  целом  стоит  под  знаком   новозаветных    слов:    «если    же    и    знали Христа по плоти, то ныне уже не знаем» (2 Кор. 5, 16). Христианские мыслители 2—3 вв., а отчасти и  4  в.  рекомендуют   сосредоточиться    на мистическом  аспекте  миссии  И.   X.   и   не одобряют интереса к преданиям о его человеческом   облике    «по   плоти».   К тому   же  они   сомневаются   в  принципиальной изобразимости    И.    X.:    во-первых,  божественности     как     таковой  передать    средствами  искусства нельзя, во-вторых, в облике И. X., согласно   традиции, было нечто неуловимое,   «звёздное» (Иероним),  раскрывающееся или закрывающееся  в зависимости от достоинства или недостоинства видящего (Ориген) и от  разнообразия его «неисчислимых   помышлений» (Августин); это относится    к земной жизни и тем более к явлениям по   воскресении.   Апокрифы   («Деяния апостола   Иоанна»,   3   в.)   фантастически утрируют мотив непрерывных преображений облика И. X. С другой стороны,   аскетический   пафос   побуждал предполагать, что в земной жизни И. X. был   некрасив,   чтобы  его   красота   не отвлекала    поучаемых    от    его    слова (Климент   Александрийский).   Притом ранние христиане смотрели не назад, а вперёд, ожидая в скором времени вто-
рого пришествия И. X. «со славою», и в восторженных видениях мучеников перед казнью И. X. являлся как преображённый победитель, «юный ликом» («Страсти святых Перпетуи и Фелицаты», начало 3 в.). В соответствии с этим первые дошедшие до нас изображения И. X. в живописи (стенопись катакомб в Риме и в церкви с крещальней в Дура-Европос, Месопотамия, то и другое 3 в.) и пластике чужды установке на «портретность»: они изображают не облик И. X., а символы его миссии — доброго пастыря со спасённой овцой на плечах (статуя 3 в. в Латеранском музее в Риме, мозаика  мавзолея Гал-
лы Плацидии в Равенне, 5 в., и др., ср. Матф. 18, 12 —14 и др.), Орфея, умиротворяющего и очеловечивающего животных своей музыкой, и т. п. Все эти образы отмечены юностью, простотой, то плебейской, то буколической. Напротив, «портретные» изображения длинноволосого и бородатого И. X. вплоть до 4 в. засвидетельствованы лишь для кругов гностических и языческих и до нас не дошли; по-видимому, этот тип был связан с античной традицией портре-тирования философов. После перехода церкви на легальный статус в начале 4 в. и к господствующему положению в конце века образ И. X. в бурно развивающемся церковном искусстве становится более торжественным, репрезентативным, приближаясь к официозным изображениям императоров (тема «аккламации», т. е. торжественного приветствия И. X. как царя на престоле, на мозаике Сайта Пуденциана в Риме, 4 в.), но и более соотнесённым с предполагаемой исторической действительностью (ср. пробуждение в то же время интереса к «святым местам» Палестины). Облик И. X. как бородатого мужа, поддерживаемый авторитетом предполагаемых «нерукотворных» изображений, вытесняет безбородого юношу катакомб (безбородый тип ещё встречается в алтарной апсиде






















































 рис. Иисус Христос. Фрагмент росписи катакомбы Петра и Марцеллина в Риме. Ок. 400.   
    Сан-Витале в Равенне, середина 6 в., а затем иногда возвращается в романском искусстве). Зрелая византийская иконография И. X. в согласии с современной ей литературой подчёркивет наряду с чертами отрешённой царственности изощрённую тонкость ума (мозаики церкви монастыря Хора в Константинополе, 20-е гг. 14 в.), сострадательность. Древнерусская живопись, продолжая византийскую традицию после пронзительных, суровых, огненных изображений Спаса Нерукотворного, в 12—14 вв. приходит к мягкости, сосредоточенной и тихой уравновешенности образа Спаса из т. н. Звенигородского чина Андрея Рублёва. Лишь осторожно в поздневизан-тийском и древнерусском искусстве даётся тема — И. X. как страдалец (хотя для «духовных стихов» русского фольклора умиление перед муками И. X., часто воспринятыми как бы через душевную муку Девы Марии, очень характерно). Западное искусство нащупывает эту тему с 10 в. («Распятие епископа Геро», впервые внятно дающее момент унижения), затем получает импульс от размышлений Бернара Клервоского в 12 в. и особенно Франциска Ассизского и его последователей в 13 в. под земной жизнью И. X. (понимаемой как предмет сочувствия и вчувствования); для позднего западного средневековья страдальчество  И. X.стоит  в  центре внимания. Создаётся очень продуктивная традиция натуралистически-экспрессивных   изображений   И.   X.   как иссечённого   бичами   «мужа   скорбей» в     терновом венце, взывающего к состраданию молящегося, как  израненного   мертвеца   на   коленях плачущей матери (в итальянской традиции  Пьета, «сострадание»,   в   немецкой   —   Веспербильд,«образ для вечерни»). Рыцарская культура западноевропейского     средневековья, давшая свою версию христианских символов в легендах о граале, поняла И. X. как  безупречного  короля-рыцаря    с учтивым и открытым выражением лица — замысел,  реализованный,  например,   в   статуях   И.   X.   на   порталах Амьенского и Шартрского  соборов (13 в.). В эпоху Реформации и крестьянских войн в Германии М. Нитхардт (Грюневальд)    доводит    до    предельно резкой  выразительности  мотив  распятия, вбирающий в себя весь неприкрашенный  ужас  времени  —   вывороченные  суставы,  сведённое  судорогой  тело, состоящее из одних нарывов и ссадин. В оппозиции   к   этому    «варварству» итальянское кватроченто возрождает на новой основе знакомый Византии  и рыцарству идеал спокойного достоинства и равновесия   духа (основа типа дана Мазаччо, христиански-мистический вариант — Беато Анджелико,   языческий, с акцентами в духе стоицизма  —  У А. Мантеньи). В искусстве  позднего Ренессанса образ И. X. впервые перестаёт быть центральным и определяющим даже для творчества на христианские сюжеты (у   Микеланджело в росписи Сикстинской капеллы Ватикана тон задаёт патетика и мощь творящего мир Саваофа, у Рафаэля — женственность Марии — мадонны; в первом случае И. X. в полном разрыве с тысячелетней  традицией   превращается   — на фреске «Страшный    суд» — в буйно гневающегося атлета, во втором ему  приданы   черты   немужественной красивости, в дальнейшем утрируемые у Корреджо,   у   болонцев,   особенно   у Г. Рени,  чей «Христос в терновом венце» в тысячах копий украсил церкви по всему католическому, да и православному миру,  —  в церковном искусстве  барокко  и  рококо).  Венецианские   живописцы 16 в., особенно Тициан,  сообщая    традиционному    типу И. X. утяжелённость,  «дебелость», все же сохраняют за  ним высокий трагический смысл.  В дальнейшем  процесс «опустошения» образа  прерывается лишь отдельными исключениями, важнейшие среди которых — Эль Греко и Рембрандт.   Первый,   отвечая потребностям контрреформационной Испании, придал средствами невиданных пропорций и ритмов пронзительную остроту традиционному  типу;   второй, используя возможности протестантской Голландии, отбросил всякое традиционное благообразие, наделив И. X. чертами некрасивого, грубоватого, но значительного в своей искренности плебейского проповедника.

    рис. Христос Пантократор. Мозаика в кафедральном соборе в Чефалу. 12 в.
    Поэзия барокко иногда достигала большей глубины в подходе к традиционной теме, чем живопись. В немецкой лирике 17 в. надо отметить, например, католические «пасторали» Ф. Шпее, в которых И. X. воспевается как новый Дафнис, и более строгие протестантские гимны П. Герхардта. Героем гекзаметрического эпоса в духе Вергилия не раз делали И. X. ещё со времён «Христиады» М. Дж. Виды (16 в.), холодной латинской стилизации. В 17 в. «Возвращённый рай» Дж. Мильтона и «Мессиада» Ф. Г. Клоп-штока, несмотря на подлинную монументальность замысла и блестящие достижения в деталях, не могут быть признаны полной удачей: чтобы придать образу И. X. специфическую для эпопеи величавость, пришлось лишить его внутренней цельности (ср. в начале 19 в. классицистическую версию типа И. X. в пластике Б. Тор-вальдсена). Разработка образа И. X. в романтической живописи немецких «назарейцев» (с начала 19 в.), стремясь устранить театральность барокко и холодность классицизма, обычно подменяет аскетическую духовность более буржуазной «нравственной серьёзностью», а утраченную веру в реальность чуда — умилением перед заведомо нереальной «поэтичностью» стилизованной легенды; между тем романтический пессимизм заявляет о себе в «Речи мёртвого Христа с высот мироздания о том, что бога нет», включённой в роман Ж. П. Рихтера «Зибенкэз». Этот новый мотив — жизнь И. X. уже не как приход бога к людям, но как (трагически напрасный) приход человека к несуществующему, или безучастному, или «мёртвому» богу, как предельное доказательство бессмысленности бытия — вновь и вновь повторяется в лирике 19 в. (у А. де Виньи, Ж. де Нерваля, Ш. Бодлера и др.), находя поздний отголосок в 20 в. у Р. М. Рильке («Гефсиманский сад»). С другой стороны, историзм 19 в. позволяет впервые увидеть евангельские события не в мистической перспективе вечной «современности» их каждому поколению верующих, но в перспективе историко-культурного процесса, как один из её моментов, лишённый абсолютности, но взамен наделённый колоритностью времени и места (ср. революционный для 1850-х гг. археологизм библейских и евангельских эскизов А. А. Иванова). Всеевропейским успехом пользуется «Жизнь Иисуса» Э. Ре-нана, превращающая свой предмет в тему исторической беллетристики. Именно  такой И.  X., который  вполне перестал быть богом, но остро воспринимается в своей страдающей человечности, становится для либеральной и демократической интеллигенции 19 в. одним из её идеалов, воплощением жертвенной любви к угнетённым (от Г. Гейне и В. Гюго до вырождения этого мотива в общеевропейской поэзии «христианского социализма», в России — у А. Н. Плещеева, С. Я. Надсона и др.; в немецкой живописи — картины Ф. фон Уде 1880-х гг., ставящие И. X. в окружение бытовых типов рабочих той поры, в русской живописи — «Христос в пустыне» И. Н. Крамского, скульптура М. М. Антокольского, картины Н. Н. Ге 1890-х гг., отмеченные влиянием толстовства, на которых измождённый бунтарь из Галилеи противостоит глумлению духовенства на заседании синедриона, сытой иронии Пилата, прозаичному палачеству голгофы). Целую эпоху характеризуют слова Н. А. Некрасова (о Чернышевском): «Его послал бог гнева и печали царям земли напомнить о Христе». Те русские писатели 19 в., которые удерживают ортодоксально-мистическую интерпретацию образа И. X., тоже не далеки от этой «голгофской» расстановки акцентов: и Ф. И. Тютчев связывает И. X. (конечно, страдающего, «удручённого» тяжестью креста) с «наготой смиренной» крестьянской России («Эти бедные селенья»), и у Ф. М. Достоевского он предстаёт как узник в темнице Великого инквизитора («Братья Карамазовы»). Традиция была продолжена и в 20 в. Иешуа га-Ноцри М. А. Булгакова («Мастер и Маргарита»), праведный чудак, крушимый трусливой машиной власти, подводит итоги всей «ренановской» эпохи и выдаёт родство с длинным рядом воплощений образа в искусстве и литературе 19 в. Поэзия Б. Л. Пастернака сближает муку И. X. с трагической незащищённостью Гамлета. Особняком стоит фигура И. X. «в белом венчике из роз» (влияние католической символики? реплика образа Заратустры у Ницше?), шествующего по завьюженному Петрограду во главе двенадцати красногвардейцев (число двенадцати апостолов) в поэме А. Блока «Двенадцать». На Западе попытки истолковать образ И. X. как метафору революции имели место у А. Вар-бюса, менее резко — в фильме П. П. Пазолини «Евангелие    от    Матфея».
    Лит.:  Штраус  Д., Жизнь Иисуса, н. 1 — 2, пер. с нем., Лейпциг — СПБ, 1907; Ренан Э., Жизнь Иисуса, пер. с франц., СПБ, 1906; Древе А., Миф о Христе, пер с нем., т. 1—2, М., 1923—24; Робертсон Дж. М., Евангельские мифы, пер. с нем., М-, 1923; Немоевский А., Философия жизни Иисуса, пер. с польск., М., 1923; Кушу П., Загадка Иисуса, пер. с франц., М., 1930; Кубла-нов М. М., Иисус Христос — бог, человек, миф?, М., 1964; Свенцицкая И. С, Запрещенные евангелия, М., 1965; Крывелев И. А., Что знает история  об Иисусе Христе?,  М.,1969; Косидовский 3-, Сказания евангелистов, пер. с польск., M., 1977; Кондаков Н. П., Лицевой иконописный подлинник, т. 1, Иконография господа бога и спаса нашего Иисуса Христа, СПБ, 1905; Апокрифические сказания о Христе, т. 1 — 4, СПБ, 1912—14; Bousset W., Kyrios Christos: Geschichte des Christenglaubens von den Anfangen des Christentums bis Irenaeus, Gott., 1913; Pfannmiiller G., Jesus im Urteil der Janrhunderte, 2 Aufl., В., 1939; Otto R., Reich Gottes und Menschensohn, Munch., 1934; Benz E., Der gekreuzigte Gerechte bei Plato, im Neuen Testament und in der aiten Kirche, Mainz, 1950; Sjoberg E., Der verborgene Menschensohn in den Evangelien, Lund, 1955; Stauffer E., Jesus: Gestalt und Geschichte, Bern, 1957; Cullmann O., Die Christologie des Neuen Testaments, 3 Aufl., Tubingen, 1963; Le Christ de l'lslam: textes presentes, traduits et annotes par M. Hayek, P., 1959; Holtz Т., Die Christologie der Apokalypse des Johannes, В., 1962; Nikolasch F„ Das Lamm als Christussymbol, W., 1963; Barthel P., Interpretation du langage mythique et theologie biblique Leiden, 1963; Pollard Т. Е., Johannine Christology and the Early Church, Camb., 1970; Schweitzer A., Geschichte der Leben-Jesus-Forsehung, 4 Aufl., Tubingen, 1926; Dibelius M., Jesus, 3 Aufl., В., 1960; Bultmann R., Jesus, [4 Aufl.], Munch., 1964; его же, Jesus Christ and mythology, L., 1960.  С. С. Аверинцев.
Категория: Буква "И" | Добавил: andy601 | Теги: Библия, христианская мифология, христианство, мифы и сказания, Благовещение, мифологии мира, Иисус Христос, БИБЛЕЙСКАЯ МИФОЛОГИЯ
Просмотров: 1073 | Загрузок: 0 | Рейтинг: 0.0/0


Всего комментариев: 0
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]